АКАДЕМИЯ ВОЕННЫХ НАУК РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Начала начал «информационной» безопасности государственности (Введение)

ВВЕДЕНИЕ В ПРОБЛЕМАТИКУ ИНФОРМАЦИОННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ГОСУДАРСТВЕНОСТИ

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам.

(В. Шекспир, «Гамлет»)

Осторожно!

… Я говорю это тебе совершенно по-дружески. Не устремляйся в arcana[1], но подожди, покуда тебя должным образом введут и допустят. Иначе у тебя может случиться вредный для здоровья приступ ярости, и ты попытаешься разрушить нечто такое, что находится по ту сторону всякой разрушимости. Это было бы не благо для тебя. …Искренний твой друг Бенито Серено.

(Карл Шмитт, Из предисловия книги «Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса»)

Настоящее введение предваряет небольшое исследование, имеющее своим предметом проблему, которую принято именовать «информационной» безопасностью государственности. Обращение к данной теме продиктовано тем обстоятельством, что обилие толкований по указанной тематике до сих пор не внесло ясности в саму суть опасности, исходящей от «информационного» оружия. Само наличие такового оружия официально признаёт ныне действующая «Доктрина информационной безопасности Российской Федерации», которая была утверждена в сентябре 2000 года. В указанном документе признаётся, что уровень «информационной» безопасности российской государственности «не в полной мере соответствует потребностям общества и государства». Такое признание указывает на безотлагательность решения задач, связанных с поиском и совершенствованием методов выявления и оценки невидимых, тайных угроз в сфере «информационной» безопасности государственности.

Таинственность этой сферы предопределена уже тем, что в самом понятии «информации» еще много неясного. В настоящее время под информацией (по ГОСТ 7.0-99) принято понимать «сведения, воспринимаемые человеком и (или) специальными устройствами как отражение фактов материального или духовного мира в процессе коммуникации». Сразу отметим, что под коммуникацией (от лат. communico – делать общим, сообщать, связывать, соединять) принято понимать смысловой аспект социального взаимодействия. Поэтому коммуникативными называют действия, которые сознательно направлены на их смысловое (качественное) восприятие. К сожалению, в математической теории «информации» сей термин означает количественную сторону сообщения, переведённого в цифровой код. Не удивительно, что к настоящему времени в центре внимания оказалась способность к приёму, хранению и передаче некоего количества знаков, а их смысловое (качественное) восприятие вызывает самый незначительный интерес. Между тем, наибольшую ценность представляет именно осмысление «информационных фактов», поскольку «факты» не говорят сами за себя. Вот почему наивно упование на наличие компьютера (от лат. computo – считать, вычислять, действовать по расчёту), который лишь помогает людям в их действиях по расчёту, но не заменяет им способности мыслить (лат. intellego – мыслить, постигать, разбираться).

Словом, речь идёт о том, что всякое понятие (лат. informatio – понятие, изображение) должно быть понято. Увы, смысловое восприятие или понимание «фактов» живой действительности обычно подменяется их поверхностным знанием, хотя всё живое требует понимания (лат. intellectio – понимание, истолкование смысла). Этот обычай равнозначен подмене живой действительности неким набором её безжизненных изображений, правдоподобно фиксирующих лишь некие внешние (видимые, явные) моменты живой действительности, но упускающих нечто внутреннее (невидимое, тайное). Ясно, что такая подмена порождает иллюзорное (от лат. illusio – насмешка, обман) мировосприятие, знаменующее начало войны в умах людей посредством обмана. Обману же потворствует обычай, который Пушкин определил как «деспот меж людей».

Так мы сталкиваемся с тайной деспотией обычая европейской истории последних веков, связанного с разделением внутреннего и внешнего миров. Ему сопутствовала подмена символизма, характерного для средневекового искусства, натурализмом (от лат. natura – внешний вид, природа, естество), стремящимся к правдоподобному воспроизведению внешних (видимых) сторон жизни. Этот период оживления натурфилософии с её попытками объяснения всего сущего «природой вещей» принято именовать эпохой Возрождения. Её выражением в «живописи» стало построение безжизненных подобий живой действительности, основанных на линейной (прямой или научной) перспективе, создающей иллюзию правдоподобного изображения пространства на плоскости. Примечательно то, что «волшебная сила» искусства послужила введению в «оцепенение» не только живой действительности, но и людских умов, пленяемых узами правдоподобия. Словом, магический переворот в культуре ознаменовал магический переворот в умах, оказавшихся в тайном плену поверхностного мировосприятия.

Такая порча человеческого мышления, выдаваемая за гуманистический возврат к идее «естественного» человека, не могла не сопровождаться активным созиданием в XVII веке «национальных языков» новоевропейских «национальных государств». Оно и понятно, поскольку мышление есть языковой процесс, который без слов и имён, как разновидности слов, просто не существует. Так вот, на порочной новоевропейской идее «естественного» человека, пребывающего в тайном плену поверхностного мировосприятия, базируются все существующие государственно-правовые установления. Ясно, что эти установления определяются тем, как трактуется живая человеческая личность. А отправным пунктом в трактовке понятия «личности» в западной традиции стало латинское слово persona, означающее «личину» или «маску», пребывающую в состоянии оцепенения. Именно такая безжизненно-поверхностная натуралистическая трактовка живой человеческой личности (англ. и нем. person, ит. и исп. persona, фр. personne) прочно вошла в новоевропейскую культуру и сознание. Вся история персоны – это история искусственной безжизненной маски, являющейся атрибутом древнего культа Смерти, а не живой человеческой личности. Не удивительно, что со времён Декарта (1596-1650) человек мыслится как наделённый душой механизм. Это представление Гоббс (1588-1679) перенёс на «большого человека», то есть на государство, представляемое как homo artificialis (лат. искусственный человек) и потому оказывающееся искусным «государственным механизмом», требующим технического обслуживания обученным государственным персоналом. И вся эта аналитическая мертвечина, иронично именуемая «образом жизни», неустанно подкрепляется ссылками на «природу человека» и «законы природы», которые безотказно воздействуют на одураченную публику. Заметим, что всё сказанное касается и России. Подтверждением тому служит текущая практика обучения «управлению персоналом» в стенах Российской Академии государственной службы (РАГС).

Не удивительно, что сама жизнь неустанно выявляет нежизнеспособность современной государственности, предопределённую тайной деспотией поверхностно-буквального мировосприятия. Наглядным подтверждением этой нежизнеспособности стал общепризнанный факт поражения СССР в «холодной войне», отмеченный выпуском в США памятной медали в ознаменование победы в ней. Пора признать то, что безусловная «информированность» советских руководителей о ведении против СССР «холодной войны» нисколько не приблизила их к пониманию её таинственной сути. Весьма примечательно недавнее свидетельство генерала армии И. Родионова, бывшего министром обороны РФ в 1996/97 гг.: «Советский Союз потерпел сокрушительное поражение в "холодной войне", ибо не смог оказать сопротивления агрессии совершенно нового типа, которой он подвергся. В этой войне, а точнее, агрессии, использовались не общевойсковые и танковые дивизии и армии, не удары с воздуха и с моря, а непрерывная, внешне невидимая череда "ударов" по общественному сознанию». При этом генерал признаёт, что «в СССР не было даже элементарного понимания сути происходящего». А помехой тому - незримые оковы поверхностно-буквального мировосприятия.

Крушение «союза нерушимого» представляется непонятным лишь до той поры, пока учитывается общепризнанная оценка равенства военно-стратегических возможностей противостоявших сторон. Впрочем, равенство всегда носит количественный характер. Не будем забывать и того, что при оценках возможностей сторон обычно учитываются лишь видимые вещественные (материальные) моменты живой действительности, характеризующие внешние проявления жизнедеятельности того или иного государства, а невидимые невещественные (духовные или умственные) моменты, соотносимые с внутренним миром людей, обычно не учитываются. Вот и получается, что обычно оцениваются возможности того или иного безжизненного «государственного механизма», освобождённого от умственных способностей. Видимо поэтому для механизмов характерно то, что они управляемы извне. Это внешнее управление слабоумными «государственными механизмами» обычно приписывается некоей таинственной «невидимой руке».

Таким образом, общепризнанные оценки возможностей стран страдают недооценкой каких-то важных сторон живой действительности. В подтверждение тому приведём свидетельство известного политолога Збигнева Бжезинского: «Культурное превосходство является недооцененным аспектом американской глобальной мощи. Что бы ни думали некоторые о своих эстетических ценностях, американская массовая культура излучает магнитное притяжение, особенно для молодёжи во всём мире»[2]. Залогом же общедоступности этой «примитивной», по признанию самого Бжезинского, «массовой культуры» служит её вульгарный (от лат. vulgaris – обычный, общедоступный, простой, простонародный) характер, потакающий низменным началам падшего «естества» людских «низов». Увы, безымянно-безликие и духовно ограниченные «низы» падки на всё «низкое». Не случайно же английское слово vulgarization означает не только вульгаризацию или опошление, но и популяризацию, служащую разновидностью массовой пропаганды. Отсюда понятно стремление к захвату пропагандистских орудий влияния и внушения, обеспечивающих обеднение мировосприятия людских масс через намеренное обеднение языка публичного общения. Этот «вульгарный язык» (по-англ. smut) уподобляется английским языком «головне» или «спорынье» (болезни злаков). Именно поэтому простому и доступному вульгарному языку отводится решающая роль в массовой порче всякого народа. Увы, каков язык, таков и народ. Превосходным образцом вульгаризации стала «Басня о пчёлах» (1705) Бернарда Мандевиля (1670-1733), являющая собой трактирный «Левиафан» (1651) Гоббса. Её простенькое поучение гласит:

Чтоб стать народ великим мог,

В нем должен свить гнездо порок…

Такого рода преобладание трактирных фантазий падшего людского «естества» характерно для карнавального культового действа. И хотя лица участников карнавала, приносящего народным массам ложное «освобождение» (лат. liberatio – освобождение) от всех норм, предусмотрительно скрыты масками, но они не могут замаскировать неразделимости понятий «культа» и «культуры». Эту связь отчётливо показал о. Павел Флоренский (1882-1937) в своём труде «Философия культа» (1918). В нём отмечается, что «вера определяет культ, а культ определяет мировосприятие, которое и определяет тип культуры». Учтём и то, что культ, по словам крупнейшего русского мыслителя А.Ф. Лосева (1893-1988), «есть лишь естественное следствие мифа»[3]. И потому вполне закономерен интерес Тавистокского института, созданного в Британии в 1921 году для занятий вопросами стратегического планирования информационных войн и подавления сознания[4], к учению Карла Густава Юнга (1875-1961) об архетипах. Сам Юнг трактовал архетип как «изначальный» прообраз поведения людских масс. В своих «Тавистокских лекциях» (1935) он отмечал: «Архетип означает … определённое образование архаического характера, включающее как по форме, так и по содержанию мифологические мотивы. В чистом виде мифологические мотивы появляются в сказках, мифах, легендах и фольклоре. Некоторые из них хорошо известны: фигура Героя, Освободителя, Дракона (всегда связанного с Героем, который должен победить его)». Упомянутый Юнгом Освободитель известен в древнегреческой мифологии как Дионис (он же Вакх, Бахус, Либер, Диавол и т.п.), несущий людским массам карнавальное освобождение (либеральную вакханалию или просто пьяную оргию вседозволенности) от земных забот. Мы видим, что само мифологическое имя вбирает в себя от именуемого все его личностные свойства, выражаемые и его поклонниками. Из античной мифологии известно, что среди спутников Диониса непременно присутствуют «безумствующие» менады (от греч. mainades – безумствующие) и бог смеха Гелос (греч. gelos – смех), служащие прообразом поведения карнавальной людской массы, становящейся носителем мифа о боге пьяного смеха и веселья. Именно поэтому массовая пропаганда базируется не на убеждении, а на приведении толпы в возбуждение посредством вульгарного языка. Словом, можно согласиться с утверждением известного французского социолога Сержа Московичи о том, что «пропаганда (или коммуникация) имеет иррациональную (от фр. irrationnel - неразумный) основу»[5]. Не удивительно, что идеи контроля над безликой толпой черпаются специалистами по информационно-психологической (или агитационно-пропагандистской) войне из древних дионисийских (или дьявольских) культов[6]. А безликость толпы предопределена безликостью персонажей низовой мифологии, охватываемых ёмким понятием «нечисть».

Характерным примером карнавальной смуты стали события 2011 года, прозванные «арабской весной». Её итогом стало провозглашение журналом «Тайм» «персоной года» безымянно-безликого «протестующего», оказавшегося духовно слепым орудием в умелых руках специалистов по «весёлой науке» бога пьяного веселья. Эти специалисты прочно усвоили мысль А.Ф. Лосева о том, что «наука не существует без мифа, наука всегда мифологична»[7]. Поэтому они вполне сознательно владеют магическими именами, олицетворяющими низовые мифологические силы и служащими ключом к раскрытию скрытых в них разрушительных свойств. Эти свойства раскрылись во вполне предсказуемом «приступе веселья» опьянённых карнавальным освобождением людских масс, а миф о боге пьяного веселья в очередной раз обрёл своего безумствующего носителя «оружия массовых разрушений» (мышления). Самим же «оружием массовых разрушений» - так в последнее время в американских научных публикациях именуют «информационное» оружие[8] - служит вульгарный язык. Этот язык низов, тайных обществ и спецслужб издавна назывался арго (он же жаргон), а владевший его тайнами Франсуа Рабле (1483-1553) называл его «болтовнёй пьяниц»[9]. Сия «болтовня» (арго пьяных оргий) строится на созвучии согласных звуков и не обращает внимания на гласные звуки[10]. Юмор (от лат. humor – жидкость, влага) «весёлой науки» состоит в переводе «жидкой» толпы в «замороженное» (фр. gelé) или, согласно французскому арго, «пьяное» состояние. И заморозки (фр. gelée), и смех (греч. gelos) уподобляют «пьяную» (фр. gelé) толпу желе. Сотрясающий её «приступ веселья» (фр. crise) - признак «кризиса» (фр. crise). Итак, сам язык, будучи системой мировосприятия и миропонимания, свидетельствует о кризисе внутренне слабой государственности, утратившей духовную (умственную) независимость. Это и делает её лёгкой добычей для специалистов по «весёлой науке» порчи мышления посредством порчи языка. Таким образом, само «оружие массовых разрушений» мышления предопределяет суть «информационной войны», сводящейся к борьбе за контроль в сфере мировосприятия, предопределяющего все культурные проявления (научные, политические, художественные и т.д.). Словом, «информационная война» есть духовная (умственная) война, которая всегда религиозно обусловлена.

Ясно, что избавление всякого «государственного механизма» от тайного внешнего управления без смены привычного образа мыслей, издавна скованных тайной деспотией обыденного поверхностно-буквального мировосприятия, маловероятно. Вот почему нам придётся потратить некоторое время на разъяснение самых основных и простых понятий и установок, позволяющих овладеть умением тайновидения и тайноведения. Иначе не «научиться "смотреть за горизонт"… на 30-50 лет вперёд»[11].

Для овладения этим умением без понятия «таинства» или «мистерии» (лат. mysterium – тайна, таинства, секреты) нам никак не обойтись. Кроме того, не обойтись нам и без понятия «веры», определяемой как «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр., 11:1).

Непреходящую значимость невидимой духовной войны прекрасно осознавал знаменитый Игнатий Лойола (1491-1556), создавший и возглавивший официально учреждённое в 1540 году иезуитское «духовное воинство» Ватикана. Для него не было секретом то, что «видимое временно, а невидимое вечно» (2 Кор., 4:18). Осознавал он и то, что превосходство в духовной войне будет за тем, кто сумеет задушить духовную (т.е. умственную) жизнь противника, ибо «тело без духа мертво» (Иак., 2:26). Не зря же написанный им труд назван «Духовные упражнения» (1548). Словом, усилия этого хитроумного «духовного воинства» неизменно направлены на активное удушение духовной жизни людей, магически превращаемых в безвольные «живые трупы», освобождённые от ума. Отметим, что под магией понимается «изменение бытия силою одного слова, преображение и самосоздание вещей невещественной энергией одних имен»[12]. Понятно, что магическими оковами мышления служит словесно-понятийный аппарат. Немалый уровень его повсеместной латинизации свидетельствует о высокой результативности деятельности иезуитов в тайной войне против мышления, ведомой Ватиканом.

Примером успешнейшей духовной диверсии, подготовленной и проведённой с участием иезуитов, стало введение григорианского календаря (1582 г.). Отметим, что календарь представляет собой собрание аксиом, которые принимаются на веру и не подлежат проверке. Поэтому перемена календаря непременно отрицает старый порядок и утверждает новый. Порочная суть проекта Нового времени заключена в «освобождении» («либерализации») времени от соотносительной ему вечности и возникновении понятия «бесконечного потока времени», в которое погружается осовремениваемое или «модернизируемое» (от лат. modernus – новый, современный) сознание людей. При этом сознание принуждается к оперированию видимыми (текуче-временными или случайными) проявлениями жизни, что равнозначно принуждению к отказу от мысли. Ведь бесконечный временной поток неразличим и немыслим в силу нарушения самого принципа мыслимости, основанного на соотнесении каких-либо изменений относительно чего-то неизменного (вечного, невидимого). Такую искусную порчу мышления, закрепляющую тайную деспотию поверхностного мировосприятия, вполне в «духе времени», можно назвать коррупцией (от лат. corruptio – порча, упадок, расстройство). В этой связи весьма примечательно признание непригодности современных научных инструментов для осмысления того, что один из крупнейших мировых политических философов и социологов Зигмунт Бауман именует «текучей современностью» (англ. «liquid modernity»). Это признание лишь подтверждает то, что защита от невидимого и потому вечного «оружия массового разрушения» мышления не может быть временной, а только вечной. Временный характер носят лишь средства его доставки. К сказанному добавим, что латинизация русского календаря началась в декабре 1699 года, когда Пётр I посягнул на время, «убив» текущий 7208 год по привычному для Руси счёту от сотворения мiра. В 1918 года латинизация России была продолжена. С той поры она пребывает в семье «культурных народов», которые бессмысленно мыкаются в «бесконечном потоке времени» григорианского календаря.

Приведённого примера деятельности иезуитского «духовного воинства» вполне достаточно для уяснения смыслового сродства понятий «духовный» и «духовенство». Ведь деятельность духовенства связана именно с духовной (умственной) жизнью. Вполне закономерно то, что создателем (1337/44) и руководителем русской разведки назван[13] преп. Сергий Радонежский (1314-1392), который известен особым почитанием Пресвятой Троицы. Ведь троичный догмат служит основополагающим принципом разумного осмысления живой действительности и выявления присущих ей общих закономерностей. Только духовный убийца или самоубийца может, по словам А.Ф. Лосева, «уничтожить догмат о троичности». Выходит, не случайна пушкинская строка:

Не дай мне Бог сойти с ума…

Отметим, что в наименовании разведывательных служб Великобритании (Secret Intelligence Service) и разведсообщества США (Intelligence Community) присутствует английское слово intelligence, означающее «умственные способности». Оно указывает на то, что эти спецслужбы являются органами мысли, действующими в таинственной духовной сфере, соотносимой с невидимым внутренним миром мышления.

Из всего сказанного явствует, что тайная подрывная деятельность в сфере мышления давно и, надо признать, успешно осуществляется, но носителями внешней учёности обычно не учитывается. В результате деспотии этого обычая возникает странное состояние, которое известный французский социолог Жан Бодрийяр (1929-2007) в своей работе «Прозрачность зла» (1990) назвал «дьявольской беременностью». Таковая присуща современным «механизмам информации» и коммуникации «информационного общества». Непрестанно растущее количество знаков и сообщений, симулирующих живую действительность, столь значительно, что они заранее застрахованы от какого-либо использования. Поэтому наша цель сводится к предоставлению возможности овладения умением, позволяющим выявлять и оценивать тайные и потому вечные угрозы в невидимой сфере мышления. Без постижения вечной сути этих угроз существенные достижения в вечном деле обеспечения безопасности государственности маловероятны.

Преодоление пороков мышления, порождающих поверхностную «информационную картину», которая фиксирует лишь видимые моменты живой действительности, немыслимо без перехода к целостному мировосприятию. И тут нам никак не обойтись без обращения к понятию «символа», в котором совпадают вещественные и невещественные, видимые и невидимые, явные и тайные моменты живой действительности. В этой связи напомним слова св. Дионисия Ареопагита о том, что «видимое есть символ невидимого, умопостигаемого»[14]. Символичность мыслимого требует символической логики его осмысления, позволяющей охватить и осмыслить все стороны живого исторического процесса во всей его полноте, целиком.

Для пояснения сказанного мы вновь обратимся к той поре, когда по мере перехода от средневекового символизма к иллюзорному натурализму всё настойчивее звучала тема безумия. Именно в ту пору Иероним Босх (ок. 1450-1516) пророчески отправил в символическое плавание по водам моря безумия «Корабль дураков» (1490-1500). Трудно не заметить того, что на борту этого корабля бушует пьяная оргия и «болтовня пьяниц» (арго). Следовательно, миф о боге пьяного смеха и веселья обрёл безумствующих носителей тайного «оружия массовых разрушений» мышления. Плавание безумных «аргонавтов» означает их строгую изоляцию на борту корабля, играющего роль плавучей тюрьмы. Среди ветвей древа познания, служащего мачтой корабля-тюрьмы, притаилась сова, которая издавна символизирует духовную слепоту, предопределяющую духовный крах внутренне слабой и лишь внешне могущественной государственности. Совы неизменно сопутствуют знаменитой «царице ночи», известной как «вавилонская блудница» Иштар, которая сидит на «водах многих» (Откр., 17:1). А «воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы» (Откр., 17:15), упивающиеся духовным «вином блуда» (Откр., 14:8). Сама же Иштар остаётся невидимой лишь в силу того, что она олицетворяет некие вечные начала, таящиеся в её же имени. Для раскрытия этих вечных начал обратимся к самому имени-ключу, воспользовавшись упомянутым ранее принципом построения «болтовни» (фр. babil) , восходящей к трагедии вавилонского смешения языков. В самом имени «вавилонской блудницы» Иштар (нем. iSTaR) легко угадывается «звезда» (нем. STaR), которая по-латински именуется Lucifer (Люцифер - Сатана). Но, увы, духовно слепые узники плавучей тюрьмы (англ. STiR – не только «тюрьма», но и «движение») упорно не замечают своего пребывания в карнавально перевёрнутом мире Ада, где беззаконие узаконено. Ад и есть «слепой мир» (выражение Вергилия – проводника Данте по грандиозной символической вселенной «Божественной комедии»)[15] или просто «место, лишённое света». Этот символический «слепой мир» под видимой сенью «древа познания» и в невидимой тени «Люциферова крыла» служит узницей для разного рода «знатоков», мыкающихся в обыденных оковах поверхностно-буквального мировосприятия. Роль «рулевого» этой плавучей тюрьмы исполняет «шут», олицетворяющий комическое начало, которое неизменно соотносится с карнавальным нарушением всех норм (мышления). Поскольку для той поры уподобление мира театру было вполне привычным, постольку «рулевой» лишь носит карнавальную маску «шута». А языком шутов той поры служил английский язык, который использовался для придания двусмысленности французским словам[16]. Сам же английский язык подсказывает, что в роли «рулевого» выступает «разведчик» (англ. guide), т.е. «рыцарь плаща и кинжала». Только его «плащ», по словам английского поэта и драматурга Вильяма Шекспира (1564-1616), «сшит из языков, чтоб ими лгать на всех наречьях мира». А упомянутый «кинжал» в итальянском арго означает «тайну» (ит. арго secreto). Таким образом, пьяное веселие играет роль не только средства развлечения, но и отвлечения внимания безумной (фр. folle – безумный; потерявший управление) толпы для проведения тайной диверсии по сковыванию мышления узников корабля-тюрьмы посредством «болтовни пьяниц». Сама же «болтовня» играет роль маски глупости для хитроумного «шута». Если учесть, что этот «рулевой», переправляющий духовных слепцов на тот свет, по-древнегречески назывался kybernos (по имени Харон), то становится понятным, что угрозу безопасности государственности несёт сам кибернетический подход, низводящий символический государственный организм до безликого механизма. Отразить же вечные угрозы государственности в сфере мышления и восстановить временно утраченную способность к целостному мировосприятию помогает архетип мышления - вечный «Царь в голове».

Наиболее полным выражением символа служит миф, а потому нам никак не обойтись без понятия «мифа», в котором совпадают начала временного и вечного, история и мистерия (т.е. вечное смысловое «задание» государственности). В мифе, который А.Ф. Лосев определяет как «развёрнутое магическое имя», мы имеем дело со смысловым явлением бессмертной (вечной) личности, обладающей бесконечными жизненными возможностями. Нам не увидеть этой личности, олицетворяющей те или вечные и потому невидимые идеи, без обращения к понятию «икона». Лишь обратная перспектива средневековой иконы даёт «видимые изображения тайных и сверхъестественных зрелищ» (по св. Дионисию Ареопагиту). Уже ясно, что речь идёт о религиозно обусловленном вечном противостоянии соотносительных и потому немыслимых друг без друга начал высокой истины и низкой лжи. А поэтому мы неизбежно обращаемся к знаменитому религиозно-мифологическому символу, каковым служит икона «Чудо Георгия о Змие». На ней вечный прообраз «Царя на коне» (он же «Царь в голове»), известный в русской традиции как Свет-Егорий Храбрый, который отождествляем с Героем, мифическим Гором или «ненавидящим ложь»[17] Аполлоном. Таков лик бессмертной личности, олицетворяющей русский ум и русскую идею монархической государственности, лишь временно пребывающих в непроявленном состоянии. Как Свет мгновенно рассеивает Тьму, так и идеальный духовный воин-змееборец и тираноборец мгновенно одолевает безликую тиранию лжи, которую символизирует «древний змий, называемый диаволом и сатаною» (Откр., 12:9).

Итак, миф не доказывает, а показывает «способ» исполнения вечного «задания» по защите государственности ото лжи и утверждает его как вечный образец поведения. Более того, миф отвечает на вопросы, которые ещё и не сформулированы. Словом, миф дарует целостное мировосприятие и позволяет перейти от прогнозирования (от греч. gnosis – знание – плод аналитической работы ума, абсолютизирующего научное знание) к стратегическому предвидению – плоду синтетической работы ума. Ведь «жизнь есть противоречие, ждущее своего синтеза»[18]. Предвидение, основанное на целостном мировосприятии, исходит из признания равноценности фольклорного, сказочного, мифического, религиозного и научного знания.

Ясно, что переход к предвидению требует немалого мужества. Без него не покончить с застарелой изменой самому вечному принципы мыслимости и не восстановить порядка в мышлении, не существующем без слов. Ибо «всякое знание и всякая наука есть не что иное, как знание и наука не только в словах, но и о словах. Выше слова нет на земле вещи более осмысленной. Дойти до слова и значит дойти до смысла»[19]. Только слово – «могучий деятель мысли и жизни»[20] - позволяет описать и построить в мысли мыслимое таким, каково оно есть, а затем целостно осмыслить и истолковать мыслимую государственность в плане её безопасности. Понятно, что решение этих задач немыслимо без погружения в языковую стихию бытия и сознания.

Сергей Эдуардович Кочубей

Продолжение следует